И пока мы ныли из-за мелких жизненных огорчений...

И пока мы ныли из-за мелких жизненных огорчений —
Вроде плохой погоды, оторванной пуговицы, сотни других причин —
Кто-то слышал: «Ваш диагноз не подлежит лечению»,
«Мы не успели его спасти. Он был неизлечим».

Пока мы роптали на судьбу из-за утреннего кофе,
В спешке пролитого на новенькую рубашку,
Кто-то сегодня попал в авиакатастрофу,
Кто-то шептал на ухо: «Мама, мне очень страшно».

Пока ты вёл себя гордым кретином,
Кто-то правда тебя любил и ждал твоего звонка.
Пока ты ругал щенка за то, что он сгрыз ботинок,
Чей-то пёс лежал под колёсами грузовика.

Мы ругались матом и заглушали боль крепким виски,
Мы любили поговорить о безнадёжности, тьме и аде.
На деле — ад это не узнавать в лицо даже самых близких.
Это узнать о раке на последней стадии.

Мы печалились, что нам признавались в любви не те,
Мы рассуждали о боли, о которой не ведали ни черта.
А боль — это жить среди серых больничных стен,
Это трубки по всему телу,
Это в кардиограмме сплошная прямая черта.

Мы думали: беда — это пробки, очереди, шумное метро,
Это ссора с начальником, повышение цен на билет.
А беда — это кризы, метастазы, оторвавшийся тромб,
Это когда не берёшь трубку,
А завтра тебе говорят, что человека нет.

Мы думали: горе — это плохая оценка, любовная драма,
Когда ты шлёшь SMS и засыпаешь без ответа.
А горе — это обмороки и плохая кардиограмма,
Это каждую ночь слышать, как плачет мама,
Это каждый день начинать утро с горсти таблеток.

Мы тряслись над деньгами, долгами, приближающейся сессией,
Что-то писали про несправедливость мира и пустоту внутри.
Горе — это слышать про друга: «Ему осталось не больше месяца».
Это быть прикованным к постели в двадцать три.

Мы любили говорить о безысходности, мраке и пустоте,
Роптать на жизнь от выходных и до выходных.
А боль — это две гвоздички на ледяной плите,
Это любить мёртвого сильнее, чем всех живых.

Аня Захарова